Рыцарь Серебряного века (Эпилог)

 «Ещё не раз вы вспомните меня...»

Под конец горбачёвской перестройки чекисты затеяли «амнистию» Гумилёву. Кто-то горько пошутил: Советская власть 70 лет не может простить ему того, что она его расстреляла. Кажется, этой остротой руководствовались и те, кто предлагал Гумилёва «простить». Это чтобы не открылась правда. К. Симонов, кстати, позаимствовавший строку у поэта, всегда резко выступал против его реабилитации, считая врагом Советской власти.

В 1986 году перестройка началась с публикации стихов Гумилёва, а затем статьи тогдашнего очень крупного литературного чина Владимира Карпова о Гумилёве. Вчитаемся в Карпова: «Повторяю: не берусь судить о степени виновности Гумилёва, но и невиновности его суд не установил. В те годы, когда был осуждён Гумилёв, были и открытые суды (например, в 1924 году судебный процесс по делу Савинкова, проходивший в Москве в Колонном зале, широко освещался в печати...). О заговоре Таганцева тоже было подробное сообщение в газете».

Нужны комментарии к этим «открытым судам» и к тому, что «подробно освещался», или обойдёмся да промолчим?

Обратимся к документам. 

Вот выписка из протокола: «Гумилёв Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, получил от организации деньги на технические надобности».

Петербург, ул. Шпалерная, д. 25. (фото П. Елизарова)

Здесь в камере 77 отделения 6 дома предварительного заключения (аналог СИЗО) содержался Николай Гумилев после своего ареста в 1921 году. Сейчас здесь— СИЗО-3. 

Следствие проводилось с нарушением всех процессуальных норм. Ни один свидетель не был допрошен. Факт участия в заговоре Гумилёва юридически не доказан. Единственный документ, на котором строилось обвинение, было показание профессора Таганцева, руководителя этой организации, никем не проверенное и не доказанное. Но даже если считать их достоверными, то в чём, в сущности, обвинялся Гумилёв?

«Содействовал составлению прокламаций». Но известно, что сам Гумилёв прокламаций не писал. «Обещал связать с организацией». Но ведь не связал. «Получил от организации деньги на технические надобности», - но эти деньги нашли при обыске, значит, Гумилёв никак их не использовал. Деньги — единственная улика, но эти 200 тысяч составляли по тем временам смехотворную сумму, на них можно было купить лишь несколько буханок хлеба.

Тем не менее, приговор суда гласил: «Применить по отношению к гр. Гумилёву Николаю Станиславовичу (даже отчество переврали) как явному врагу народа рабоче-крестьянскую революционную высшую меру наказания — расстрел».

Это вырезка из газеты от 1 сентября 1921 года, в которой сообщалось о казни Гумилёва в числе других "участников Петроградской боевой организации" (всего 61 человек, в том числе и две женщины, были расстреляны). Висит в музее Ахматовой в Петербурге. 

Считать врагом народа человека, столько сделавшего для страны, отечественной культуры, географии, дипломатии, этнографии, за свои литературные и научные труды в 33 года получившего звание профессора, - считать врагом гуманиста, учителя, поэта, наконец, просто наивного человека, который, заполняя в суде анкету в графе «политические убеждения», написал: «аполитичен»!

Сколько мемуаристов, юристов, исследователей копья ломало: участвовал — не участвовал, виновен — не виновен, был вовлечён по неопытности, но заслуживает снисхождения... Пора наконец поставить точки над «i»: Гумилёв не участвовал в этом «заговоре», потому что заговора как такового в помине не было. Дело Таганцева, по которому проходил 61 человек, было сфабриковано, как сотни тысяч дел тогда в России.

Последняя фотография Николая Гумилёва

Отважный солдатик, всегда живший в поэте и толкавший в огонь («он всё просил: «огня! огня!»), был бумажный. Шпага — бутафорской. Но смерть оказалась настоящая.

Крест-кенотаф на предполагаемом месте расстрела Н. Гумилева.
 Посёлок Бернгардовка, рядом с Петербургом.

Ковалевский лес, в районе арсенала Ржевского полигона,
у изгиба реки Лубьи.

На стене камеры Кронштадской крепости, где последнюю ночь перед расстрелом провёл Гумилёв, были обнаружены нацарапанные стихи. Есть основания считать, что это последние стихи поэта. Пётр Старчик написал к ним музыку. В Интернете этой песни вы не найдёте. В 1988 году Максим Кривошеев приезжал по нашему приглашению в Саратов и тогда мы её записали. Послушайте эту песню. Поёт Максим Кривошеев.

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград...

И горит на рдяном диске

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я - поэт, моряк и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймит клеймом позорным -

Знаю, сгустком крови черным

За свободу я плачу.

Но за стих и за отвагу,

За сонеты и за шпагу -

Знаю - город гордый мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой.

Невольник чести 

Из воспоминаний Надежды Мандельштам: 

«Недавно до меня дошёл сентиментальный рассказ Чуковского о роли Горького в попытках спасти Гумилёва. По его словам, Горький моментально рванулся в Москву к Ленину, а по возвращению в Ленинград с приказом освободить Гумилёва узнал, что Гумилёв уже расстрелян. От горя у Горького сделалось кровохарканье. На случай, если Чуковский или его слушатели написали эту брехню, цель которой — обелить Горького, сообщаю со слов Ахматовой, Оцупа и многих других, которые были тогда в Петербурге, что Горький, оповещённый об аресте Гумилёва Оцупом, обещал что-то сделать, но ничего не сделал. В Москву он не ездил. Никакого приказа об освобождении от Ленина не было».

Существует и такая версия — её высказывает внебрачный сын Гумилёва Орест Высотский в своей статье, и этой же версии, кстати, придерживается и Солженицын, - Ленин на словах поддержал заступничество Горького, а на деле дал диаметрально противоположное указание.

Петербург, ул. Гороховая, д.2.

 До 1931 года здесь было логово чекистов. Возможно, сюда был доставлен Николай Гумилев перед расстрелом (так утверждали сотрудники ДПЗ на Шпалерной). Сейчас здесь музей истории политической полиции России. 

Гумилёва пытались спасти. Молодые поэты, которых он обучал мастерству, хлопотали, писали прошения о помиловании. Начальник петроградской ЧК даже не понял, о ком речь: «Что за Гумилевский, зачем он вам сдался? К чему нам поэты, когда у нас свои поэты есть?»

Тогда один из ходатаев поехал в Москву, чтобы задать Дзержинскому вопрос: «Можно ли расстрелять одного из величайших поэтов России?» Железный Феликс ответил: «Можем ли мы, расстреливая других, сделать исключение для поэтов?»

Вскоре после казни Гумилёва одна из его восточных пьес была поставлена в коммунистическом театре. Прошла с успехом. Зрители кричали: «Автора!» В первом ряду сидел комиссар ЧК и двое следователей. Они тоже усердно аплодировали и тоже вызывали автора. Убитого ими! Вызывали с того света. 

Пьесу сняли с репертуара.

Гумилев Николай, поэзия. Исполняет: Boris Vetrov

В Казанском соборе была заказана панихида по Николаю Гумилёву. Фамилия его, конечно, не называлась, но все понимали слова священника: «Помяни душу убиенного раба твоего, Николая», по ком идет служба. Заплаканная Анечка Энгельгардт всхлипывала, причитала: «Коля, ах, Коля!» Ахматова стояла у стены одна, молча, с каменным лицом. Но всем казалось, что истинная вдова — именно она, Ахматова.

Ещё за месяц до этой даты, когда ничто не предвещало трагедии, она, словно предчувствуя его гибель, напишет:

Не бывать тебе в живых,

Со снегу не встать.

Двадцать восемь штыковых,

Огнестрельных пять.

Горькую обновушку

Другу шила я.

Любит, любит кровушку

Русская земля.

Эти стихи войдут в сборник Ахматовой "Anno Domini MCMXXI", что означает "В год нашей эры 1921". Все стихи там будут адресованы Николаю Гумилёву.

Пока не свалюсь под забором

И ветер меня не добьет,

Мечта о спасении скором

Меня, как проклятие, жжет.

Упрямая, жду, что случится,

Как в песне, случится со мной, —

Уверенно в дверь постучится

И, прежний, веселый, дневной,

Войдет он и скажет: «Довольно,

Ты видишь, я тоже простил». —

Не будет ни страшно, ни больно...

Ни роз, ни архангельских сил.

Затем и в беспамятстве смуты

Я сердце моё берегу,

Что смерти без этой минуты

Представить себе не могу.

Ахматова на Гумилёвской скамье. 1926 год.
Царское село. Фото Н. Пунина

Мать Гумилёва, узнав о расстреле, не хотела верить. «Коленька уехал в Африку», - всем говорила она. С этой мыслью она жила, с этой мыслью и умерла.

В. Ходасевич писал, что в эмиграции ему часто приходилось слышать о Гумилёве слова «рыцарь-поэт». Ходасевич находил это выражение безвкусным и в данном случае неподходящим. Ибо, пишет он, «рыцари умирают в борьбе, в ярости боя. В смерти же Гумилёва — другой, совершенно иного порядка трагизм, менее «казистый», но гораздо более страшный. Гумилёв умер подобно тем, что зовутся «маленькими героями». Есть рассказы о маленьких барабанщиках, которые попадают в плен, - их убивают за то, что они не хотят выдать своих. Есть рассказ о Маттео Фальконе. Вот где надо искать аналогий со смертью Гумилёва.

Конечно, он не любил большевиков. Но даже они не могли поставить ему в вину ничего, кроме «стилистической отделки» каких-то прокламаций, не им даже написанных. Его убили ради наслаждения убийством вообще, ещё — ради удовольствия убить поэта, ещё - «для острастки», в порядке чистого террора, так сказать. И соответственно этому Гумилёв пал не жертвою политической борьбы, но в порядке чистого, отвлечённого героизма...»

Всё так. И всё не так! Нет у нас никаких прав и оснований смотреть со взрослой снисходительностью знающих истину потомков на поступки наивных поэтов-романтиков. В духовном развитии нашего общества мы бесконечно многое потеряли в сравнении с пушкинским и гумилёвским романтизмом.

Гумилёв погиб потому, что был, как и его великий предшественник, невольником чести. Мандельштам говорил: «Гумилёв — это наша совесть». Владимир Корнилов нарисовал такой его поэтический портрет:

Царскосельскому Киплингу

Подфартило сберечь

Офицерскую выправку

И надменную речь.

...Ни болезни, ни старости,

Ни измены себе

Не изведал... и в августе,

В двадцать первом, к стене

Встал, холодной испарины

Не стирая с чела,

От позора избавленный

Петроградской ЧК.

"Маленький герой"?  Г. Иванов приводит воспоминания чекиста, свидетеля гибели Гумилёва: «Встретившись с Лозинским, он сказал небрежно, точно о каком-нибудь пустяке: «Да... Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шёл бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны...»

В застенках ЧК он держался мужественно, не назвал ни одной фамилии, и на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил:

— Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв.

Как в этом мире дышится легко!

Скажите мне, кто жизнью недоволен,

Скажите, кто вздыхает глубоко, -

Я каждого счастливым сделать волен.

Пусть он придет, я расскажу ему

Про девушку с зелеными глазами,

Про голубую утреннюю тьму,

Пронзённую лучами и стихами.

Пусть он придёт! я должен рассказать,

Я должен рассказать опять и снова,

Как сладко жить, как сладко побеждать

Моря и девушек, врагов и слово.

А если всё-таки он не поймёт,

Мою прекрасную не примет веру

И будет жаловаться в свой черёд

На мировую скорбь, на боль — к барьеру!

(«Рыцарь счастья»)

«Слава тебе, герой!»

Образ Гумилёва тех лет запечатлён в воспоминаниях Ирины Одоевцевой, его «лучшей ученицы», как он сам ее называл. «На берегах Невы» — книга, в которой талантливо и образно описана атмосфера тогдашнего Петербурга.

Одоевцева воссоздает личные беседы с Гумилёвым, встречи поэтов на литературных вечерах и дома, за чашкой «морковного» чая (другого тогда не было).

Однажды Гумилёв то ли в шутку, то ли всерьёз предложил ей написать балладу о его жизни. Одоевцева засмеялась: «Баллады пишут о героях. А Вы лишь поэт...»

Позже, уже в Париже, в 1924 году Ирина Одоевцева напишет «Балладу о Гумилёве».

На пустынной Преображенской

Снег кружился и ветер выл...

К Гумилёву я постучала,

Гумилёв мне дверь отворил.

Преображенская 5. Дом, где жил Гумилёв в 1929-21 годах.
 Здесь произошёл их разговор с Одоевцевой.

В кабинете топилась печка,

За окном становилось темней.

Он сказал: "Напишите балладу

Обо мне и жизни моей.

Это, право, прекрасная тема!", -

Но я ему ответила: "Нет.

Как о Вас напишешь балладу?

Ведь вы не герой, а поэт".

Разноглазое отсветом печки

Осветилось лицо его.

Это было в вечер туманный,

В Петербурге на Рождество...

Я о нем вспоминаю все чаще,

Все печальнее с каждым днем.

И теперь я пишу балладу

Для него и о нём...

Заканчивалась баллада так:

Раз, незадолго до смерти,

Сказал он уверенно: "Да.

В любви, на войне и в картах

Я буду счастлив всегда!..

Ни на море, ни на суше

Для меня опасности нет..."

И был он очень несчастен,

Как несчастен каждый поэт.

Потом поставили к стенке

И расстреляли его.

И нет на его могиле

Ни креста, ни холма - ничего.

Но любимые им серафимы

За его прилетели душой.

И звезды в небе пели: -

"Слава тебе, герой!"

Розы на вероятном месте расстрела Николая Гумилёва в Ковалевском лесу, у спуска к реке Лубья. Место найдено по схеме, составленной исследователем П. Лукницким.

Бывая в Париже у саркофага Наполеона, Гумилёв думал о том, будут ли люди так же приходить к его могиле. К сожалению, в России до сих пор не только не осудили его убийц, но и пока не установили места захоронения Гумилёва и не удосужились перезахоронить по-человечески.

В 89-ую годовщину расстрела Николая Гумилёва. 2010 год.

Гумилёв знал своего читателя. В своём поэтическом завещании «Мои читатели», написанном за месяц до смерти, он писал о нём так:

Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевною теплотой,

Не надоедаю многозначительными намёками

На содержимое выеденного яйца.

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать, что надо...

И разве виноват он, что пуль было слишком много? Что читателей его «на весёлой и злой планете» выкосил голод, вырубили две войны, стёрли в порошок перевороты, бунты, лагеря — и прервалась живая связь поэта с ними...

«Самый непрочитанный поэт» - сказала о нём Ахматова. И нам ещё долго-долго читать и узнавать его.

Экспозиция, посвящённая 125-й годовщине со дня рождения Н. Гумилёва,

 в саду Фонтанного дома

Памятник Николаю Гумилёву в Коктебеле

Автор Наталия Кравченко

          Источник