"Я просто русским был поэтом в года, доставшиеся мне". К 90-летию со дня рождения советского поэта, прозаика, переводчика Наума Коржавина

Коржавин Наум (настоящее имя Наум Моисеевич Мандель, род. 14 октября 1925 года) — поэт, драматург. Родился в Киеве в еврейской семье. Учился в киевской школе. Перед самой войной был исключён из школы «из-за конфликта с директором». Рано увлёкшегося поэзией Коржавина, еще в Киеве заметил Николай Асеев, который затем рассказал о нём в московской литературной среде.

На формирование Коржавина как человека и поэта большое влияние оказали родители. Отец, всю жизнь мечтавший о хорошей специальности, ушел из замкнутого религиозного мира, хотя «воинственного характера его атеизм не имел». Перепробовав множество профессий, в 50 лет окончил техникум, но по специальности (контролер ОТК) работал только во время войны, позже был переплетчиком. Будучи типичным самоучкой, отец Коржавина научил своего сына «умению быть объективным, стремиться понять другую сторону, просто других людей, без чего не существует ни художника, ни личности вообще» («В соблазнах кровавой эпохи», С.165). Отвращение к «плакатному изображению истории» у Коржавина тоже от отца.

«Представление о том, что жизнь не должна ограничиваться прожитием, было усвоено мной с детства именно благодаря матери» («В соблазнах кровавой эпохи», С.180). Врач по профессии, она, несмотря на привычку к экзальтации, способствовала формированию в Коржавине важного мировоззренческого и эстетического принципа: «Духовное наполнение жизни надо находить не в ошалелом стремлении к некой конечной (и уже потому ложной) общественной цели (к земному раю), а в чем-то другом — в одухотворении повседневного» («В соблазнах кровавой эпохи», С. 180). Поэт неоднократно подчеркивал, что путь, по которому он пошел в жизни, проложен родителями.

В 13 лет шестиклассником Коржавин пришел на занятия литературного кружка, с невероятным упорством сочиняя стихи и в школе, и дома. Наиболее удачным было стих, о знакомой девочке «Жуча», его Коржавин читал посещавшим Киев московским литераторам — Н.Асееву, И.Эренбургу и др. Страстно увлекался Маяковским, который был в поэзии его первой любовью, подражал ему, пытаясь «скандалить» и в стихах, и в поведении, хотя это противоречило самой природе Коржавина. Для молодых начинающих киевских поэтов Маяковский был отголоском романтической революционной эпохи, свидетельством того, что она продолжается и в 1930-е. Кроме того, Маяковский привлекал «тотальным антимещанским пафосом», защитой любви и поэзии, утверждением, что «в поэзии любые общественные чувства должны иметь личную (точней, личностную) подоплеку» («В соблазнах кровавой эпохи», С.145). Через Маяковского и в связи с его творчеством вышел Коржавин на других поэтов — Пушкина, Ахматову, Блока, Пастернака.

В 1941 Коржавин вместе с семьей эвакуировался из Киева и до весны 1944 жил в пос. Симский Завод (потом г.Сим) Челябинской обл.

О довоенном Киеве, своем детстве и юности Коржавин рассказал в автобиографической повести «В соблазнах кровавой эпохи» (1980-91), в ней отражен напряженный духовный опыт и основные этапы внутренней и внешней биографии. 




Стихи молодого Коржавина стали известны и популярны в молодежных аудиториях послевоенной Москвы, когда он — с 1945 студент Литературного института — часто читал их перед слушателями и сумел в своих полудетских стихах сказать о «повальном страхе тридцать седьмого года», в них звучала крамольная нота в попытке анализа трагедии времени. Ранние стихи Коржавин близки лирике «лобастых мальчиков революции». В поэме «Утверждение» (1948), посвященной Павлу Когану, которого поэт считал чуть ли не своим двойником, была предпринята «наивная попытка человечность и поэзию соединить со сталинизмом».

В наши трудные времена

Человеку нужна жена,

Нерушимый уютный дом,

Чтоб от грязи укрыться в нем.

Прочный труд и зеленый сад,

И детей доверчивый взгляд,

Вера робкая в их пути

И душа, чтоб в нее уйти.

В наши подлые времена

Человеку совесть нужна,

Мысли те, что в делах ни к чему,

Друг, чтоб их доверять ему.

Чтоб в неделю хоть час один

Быть свободным и молодым.

Солнце, воздух, вода, еда –

Все, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он

Дожидаться иных времен.

1956

Ранний — первый — этап своего творчества Коржавин называет «Предпутье», строя сборник избранных стихотворений 1974 «Времена» по типу поэтической биографии. 3 части этого сборника совпадали с периодами внутреннего развития поэта и во многом с периодами развития российской истории. «Предпутье» — то есть блуждание в потемках, молодое желание жить и верить» («Гармония против безвременья», С.169), представлено стихами, написанными до 1947. В стихах о детстве и растоптанной романтике, запыленных знаменах, «неискренних людях», пугающих врагами, много наивности и юношеского максимализма. Но уже в 1944 появляются программные для поэта стихи «Гейне» и «Зависть». В первом в лаконичной афористической форме выражена позиция поэта, его творческое кредо: «Высшая верность поэта — / Верность себе самому» («Время дано», С.12). Во втором поэт завидует мужеству и смелости декабристов, вышедших на Сенатскую площадь, бросивших вызов своему времени и увенчанных славой и любовью: «Мы не будем увенчаны... /И в кибитках, / Снегами, / Настоящие женщины / Не поедут за нами» («Время дано», С.13). Поэт также заметит, что в смысле поэтики он почти не менялся, манера установилась сразу.

В 1947 студент 3-го курса Литературного института Коржавин был арестован за стихи о Сталине «16 октября» (см. об этом рассказ В. Тендрякова «Охота»). Сам Коржавин воспринимал эти стихи чуть ли не как сталинистские, т.к. пытался в них оправдать тиранию Сталина, а это уже было преступлением. В стихотворении «На смерть Сталина» (1953) он выступил против слепой веры и лжи. Самым страшным для поэта было то, что тиран «внушал людям высшую степень внутренней несвободы, некую духовную прострацию... Сталин навязал целому обществу тяжелейшую психическую болезнь» («Гармония против безвременья», С.171).

После 8 месяцев пребывания в Лубянской тюрьме Коржавин был отправлен в ссылку. С октября 1948 по январь 1951 жил в д.Чумаково Новосибирской обл. После ссылки учился в Карагандинском горном техникуме, а затем вернулся в Москву. Литературный институт ему удалось окончить только в 1959.

Второй период творческой биографии Коржавина (с 1948 по 1956) тоже был «блужданием в потемках... уже связанных со страданием, а значит, и с нарастанием трезвости» («Гармония против безвременья», С.169). Поэт назвал этот период творчества — «В наши трудные времена».

Тюрьма, неволя, Сибирь, одиночество и тоска по друзьям, аналогия собственной судьбы с судьбами декабристов обостряют и укрупняют в лирике Коржавина тему времени, проблему отношений поэта и государства. Мудрость и зрелость страдания в исповедальном «Вступлении в поэму» (1952) приводят поэта к серьезному выводу: «Время? / Время дано. / Это не подлежит обсуждению. / Подлежишь обсуждению ты, / Разместившийся в нем» («Время дано», С.42). Чувство родины и приобщение к российской истории звучат в стихотворении «Возвращение». Позже поэт заметит: «Я — государственник, выступающий за более полные права человека» («Гармония против безвременья», С.180). Пытаясь определить для себя сущность поэзии, Коржавин обращается к Пушкину. Главное в нем для поэта — «неотрывность от поэзии и от жизни во всей ее полноте, умение с этой бытийной полнотой всецело слиться» («Гармония против безвременья», С.174). У Пушкина Коржавин учился гармоничной естественной духовности, простоте, «яростным сторонником» которой он был всю жизнь. Поэзия и должна преодолевать хаос, сложность жизни.

Тема Бога и глубокой непоказной веры, ощущение высоты и строгой красоты и гармонии звучит в стихотворении «Церковь на Нерли» (1954): «И глядишь доступно и строго, / И слегка синеешь вдали... / Видно, предки верили в Бога, / Как в простую правду земли» («Время дано», С. 60).

От наивного и воинствующего безбожника в духе пионерской романтики — после поисков и страданий — поэт пришел к принятию Бога и христианской церкви, «где все люди вместе». «И то, что я недавно крестился,— пишет Коржавин в 1990-е,— естественный итог всей моей жизни» («В соблазнах кровавой эпохи», С.167). Третий период творчества — «Приобщение» (с 1956 до конца 1970-х) — «связан уже с полной трезвостью, история относится не только к ощущению политической или исторической реальности, а прежде всего—к трезвому ощущению шкалы человеческих ценностей и извечной трагедии жизни», а «высокая поэзия — это прежде всего ответ на извечную трагичность бытия» («Гармония против безвременья», С.169). Именно в это время происходит полный отказ Коржавина от иллюзий, «внутреннее освобождение от большевизма».

Коржавин пишет о великих и трагических событиях времени: о полете Ю.Гагарина, венгерских уроках 1956, Пражской весне 1968 («Апокалипсис»). Особенно остро ощущает Коржавин кровную связь со «своей Россией», ее простыми людьми, ее трагическими поэтами: «Я просто русским был поэтом / В года, доставшиеся мне» («Время дано», С.60).

Коржавин сознательно пренебрегает метафорой, считая ее «бичом XX века», т.к. она мешает естественному чувству жизни, ставит творца над нею. Несмотря на это, Коржавин учился у Пастернака, «многое почерпнул из пастернаковского синтаксиса и ритмико-интонационного строя». Пастернак дорог поэту «духовной емкостью», «неподражаемой доверительностью и причастностью к бытию» («Гармония против безвременья», С.172).

Программным для этого периода творчества Коржавина является стихотворение «Инерция стиля» (1960). Стиль для Коржавина — «это мужество / В правде себе признаваться», поэтому инерция стиля — самое страшное для поэта, он преодолевал ее молчанием. Большая подборка стихов Коржавина была напечатана в 1961 в альманахе «Тарусские страницы», а в 1963 вышел единственный (до эмиграции) его поэтический сборник «Годы».

В 1960-е Коржавин обратился к драматургии. Его пьеса о Гражданской войне «Однажды в двадцатом» в 1965 шла на сцене Театра им. Станиславского. В эмиграции появились еще 2 пьесы — «Жить хочется (Однажды в двадцать втором)» и «Различные точки зрения», театрам для постановки поэт их не предлагал. Большое внимание привлекла страстная полемическая статья Коржавина «В защиту банальных истин (О поэтической форме)».

Иль впрямь я разлюбил свою страну?-

Смерть без нее и с ней мне жизни нету.

Сбежать? Нелепо. Не поможет это

Тому, кто разлюбил свою страну.

Зачем тогда бежать?

Свою вину

Замаливать?-

И так, и этак тошно.

Что ж, куст зачах бы, отвратясь от почвы,

И чахну я. Но лямку я тяну.

Куда мне разлюбить свою страну!

Тут дело хуже: я в нее не верю.

Волною мутной накрывает берег.

И почва - дно. А я прирос ко дну.

И это дно уходит в глубину.

Закрыто небо мутною водою.

Стараться выплыть? Но куда? Не стоит.

И я тону. В небытии тону.

1972

С Булатом Окуджавой и Фазилем Искандером. 

Вермонт, 90-е

В 1973 поэт эмигрировал из России, с тех пор он живет в США, в Бостоне. «Стоит ли мой путь таких жертв? Ведь я все равно у разбитого корыта» («В соблазнах кровавой эпохи», С.181). Под «разбитым корытом» подразумевается сам факт эмиграции, «отъезда в никуда». «Я свободы достиг. / Но стою совершенно один / В мельтешенье пустых / Мыслей, чувств, посягательств, картин» («Время дано», С.152). Почти в каждом эмигрантском стихе подчеркивается неразрывная связь поэта с родиной, друзьями, звучит чувство вины и покаяние. За счет свободы путешествий и перемещений расширилось поэтическое пространство стихов Коржавина, но мысль и чувство сосредоточены на теме родины и чужбины, памяти и смерти. На новой основе возникает перекличка со всей русской литературой, утверждение единства творческих поколений русской интеллигенции: «Мы друг к другу прижаты / И кругом виноваты» («Время дано», С.281). Палитра чувств в стихах Коржавина необычайно богата и многообразна: от счастья приобщенности к судьбе далекой родины — до стыда и боли, от чувства вины и беды — до высокой ответственности перед жизнью и словом.

К себе, к себе - каким я был и стал.

К себе - пускай поблёк я, пусть устал.

Сквозь вызванную болью злость к толпе,

Сквозь даже представленье о себе.

К себе, к себе - чтоб знать, чего хочу.

С чего молчу и отчего кричу.

Чтоб с правдой слиться смысла своего.

Чтоб устыдиться - если есть чего.

К себе, к себе, чтоб слушать шум листвы.

К себе - чтоб вновь в душе воскресли вы:

Все - тот, кто свят, и чья судьба - грешить.

К себе - чтоб знать, как всем непросто жить.

К себе, к себе - чтоб к вам живым придти,

Чтоб никого потом не подвести.

Чтоб где-то на изломе бытия

Не оказалось вдруг, что я - не я...

1970

Коржавин — автор нескольких поэм («Танька», «Поэма существования», «Поэма греха», «Поэма причастности» и др.). В поэме «Танька» (1957) через судьбу бывшей комсомолки, пламенной революционерки, испытавшей все трагедии сталинщины, Коржавин показывает время с его жертвами и палачами. «Ненавидя, страдая, любя», всматривается в судьбу героини, как в собственную. А в поэме «Сплетения» (1980), обращаясь к своей родословной, размышляя над разными вариантами судьбы, поэт подчеркивает сплетения времен и судеб: «Я рад, что мне вышло родиться / В стране, из которой сбежал. / Но все — и причастие к небу / И к правде пристрастье мое / (За что и гоним был нелепо, / И изгнан) — во мне от нее» («Время дано», С.273).

Интонация дружеской исповеди соответствует естественности обращения сына к своей суровой матери России, которой он «шепчет стихи, как письмо».

«Я прожил трудную, но наполненную и, в общем, счастливую жизнь. И тому, что я полюбил, что сделало меня человеком, я, по всей вероятности, буду верен до конца» («В соблазнах кровавой эпохи», С.163).

Н.Н.Кякшто , кандидат филологических наук, доцент.

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 258-260.

Источник

Читать стихи Наума Коржавина