Поэты Первой мировой войны.НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ

Николай Гумилев (15 апреля 1886— август 1921)  оказался одним из немногих поэтов эпохи Первой мировой войны, который решился внести не только поэтический вклад в будущую победу, но непосредственный — он в первые недели пошел добровольцем на фронт. Его боевой путь начался в Восточной Пруссии, затем пролегал через Русскую Польшу, а окончился в экспедиционном корпусе во Франции. Стихи Гумилева не только отличны патриотизмом и яркостью образов, но и отражают реалии военной жизни.

Началась Первая мировая война.

Гумилёв был освобождён от военной службы из-за астигматизма глаз (разноглазия).

Но с первых же дней начинает хлопотать о разрешении воевать и, хотя это было нелегко, добивается своего: уже в конце августа 1914 года уходит добровольцем на фронт.

Он попадает во взвод конной разведки, где с постоянным риском для жизни совершались рейды в тыл врага. Сохранились документальные очерки Гумилева того времени "Записки кавалериста", которые печатались в 1915-1916 годах в газете "Биржевые ведомости". Остались и поэтические свидетельства этого периода.

И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно воздевается
Над нашей мудростью война.

Вслед за ее крылатым гением,
Всегда играющим вничью,
С победной музыкой и пением
Войдут войска в столицу. Чью?

И сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных
И громких в летописи слав?

Иль зори будущие, ясные
Увидят мир таким, как встарь:
Огромные гвоздики красные
И на гвоздиках спит дикарь;

Чудовищ слышны ревы лирные,
Вдруг хлещут бешено дожди,
И все затягивают жирные
Светло-зеленые хвощи.

Не все ль равно, пусть время катится,
Мы поняли тебя, земля:
Ты только хмурая привратница
У входа в Божии Поля.  («Второй год»)

В истории русской литературы начала 20 века трудно найти второй такой пример: Гумилёв ушёл на германский фронт рядовым кавалеристом и дослужился до унтер-офицера, воевал в Пруссии, Галиции, дважды был награжден Георгиевским крестом за личную храбрость: один — за опасную разведку в тылу врага, второй — за выведение из-под огня брошенного пулемета.

Война была его стихия, как полная риска и приключений Африка, где он имел возможность показать себя, отличиться. Люди, знавшие Гумилёва, говорили, что у него было «полное отсутствие страха». Рассказывали случай, когда эскадрон обстреляли немецкие пулемётчики. Все спрыгнули в окоп, а Гумилёв нарочно остался на открытом месте и картинно закурил папиросу, бравируя своим спокойствием.

Его называли гусаром смерти. Жизнь без подвигов и опасностей представлялась ему пресной. Война была для него игрой — вроде детской игры в солдатики, игрой, где ставкой была его жизнь.

И залитые кровью недели
Ослепительны и легки,
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.

Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.  («Наступление», 1914)

Это была страстная вера в своё избранничество, в то, что ему не суждено умереть, не свершив своего предназначения в жизни. В его отчаянной отваге чудилось что-то лихорадочное, нарочитое, театральное. Вспомнились строчки Вадима Шефнера: «Умей, умей себе приказывать, // Муштруй, себя, а не вынянчивай...» Гумилёв умел это, как никто.

Однажды он провёл ночь в седле на сильном морозе и заболел воспалением лёгких и почек. С высокой температурой, в бреду был оправлен на лечение в Петроград. Медкомиссия признала его негодным к службе, но он вновь, несмотря на плохое состояние, вернулся на фронт. «Гвозди бы делать из этих людей...» Любопытно, что у Ахматовой отношение к этой войне было иным. Это было ощущение горя.

Было горе, будет горе,

горе без конца.

Да хранит Святой Егорий

твоего отца, 

- пишет она в колыбельной. 

Для Гумилёва же война — праздник. Своеобразная экзотика.

И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны...  («Война»)

Как могли мы прежде жить в покое
И не ждать ни радостей, ни бед,
Не мечтать об огнезарном бое,
О рокочущей трубе побед?  («Солнце духа»)

Его обвинят потом в имперских настроениях, в угаре шовинистических заблуждений... А он просто был поэт-романтик с ярко выраженным мужественным, рыцарским началом в поэзии и в жизни.

А. Куприн писал: «Мало того, что он добровольно пошёл на современную войну — он — один он! — умел ее поэтизировать. Да, надо признать, ему не чужды были старые, смешные ныне предрассудки: любовь к родине, сознание живого долга перед ней и чувства личной чести. И еще старомоднее было то, что он по этим трем пунктам всегда готов был заплатить собственной жизнью».

Победа, слава, подвиг — бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе, как громы медные,
Как голос Господа в пустыне.  («Я вежлив с жизнью современною»)

Эти стихи были так же вдохновенны, как африканские. По глубине они даже глубже, значительней. Они поднимали на бой, воодушевляли. В. Эйхенбаум отмечал духовную силу стихов Гумилёва о войне, стремление показать войну как мистерию духа.

Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня.
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.

Но не надо яства земного
В этот страшный и светлый час,
Оттого, что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.

Словно молоты громовые
Или волны гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.

И так сладко рядить Победу,
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.  («Наступление», 1914)

Е. Винокуров, эрудит и поэт военной судьбы, однажды заметил, что самая знаменитая строка Великой Отечественной войны, симоновское «жди меня и я вернусь» - рефрен, который полстраны молитвенно шептало в окопах — эта строка, оказывается, перефразировала гумилёвское: «Жди меня. Я не вернусь». «Пожалуй, у Гумилёва это сказано сильнее», - резюмировал Винокуров. Действительно, сильнее.

Правда, к сожалению, такого стихотворения Гумилёва не существует, я проверяла. Вокруг этой фразы много легенд. Некоторые принимают её за перифраз Симонова, приписанный Гумилёву уже задним числом. Но скорее всего, думаю, это было высказывание Гумилева, ставшее цитатой, афоризмом. Впоследствии (после этой гумилёвской фразы) появились стихи Симонова "Жди меня и я вернусь". Так или иначе, Гумилёв был их предтечей.

Романтические мальчики, а тем паче поэты и воины, как правило, знают свою судьбу. В одном из предсмертных своих стихотворений Гумилёв говорит:

Но я за всё, что взяло и хочу,
За все печали, радости и бредни,
Как подобает мужу, заплачу
Непоправимой гибелью последней.  («Душа и тело»)

Предчувствие близкой и страшной смерти не оставляло его:

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.  («Я и вы»)

Среди кельтских легенд, любимых Гумилёвым, одна была ему особенно дорога: легенда о волшебной лютне, вдохновившая его на стихотворение «Волшебная скрипка» и пьесу «Гондла». В ней говорится о магической и убийственной силе искусства, об идее самоотверженного служения своему дару и опасностях, которые подстерегают творца на этом тернистом пути.

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

И если поэт ступил на эту стезю — пусть приготовится к самому худшему.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача! («Волшебная скрипка»)

Он словно предсказал свою участь. Так же, как скрипач из легенды, выронивший лютню, был разорван бешеными волками — так и певец Гумилёв будет уничтожен бешеными волками революции, не допев своей песни.

3 августа 1921 года Гумилёв был арестован по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации В.Н.Таганцева». Вскоре поэт был расстрелян.

Источник